Вечный порт с именем Юность - Владимир Казаков

День, с чего все началось, он помнит ярко.

Сорок третий год… Части фашистской горно-егерской альпийской дивизии «Эдельвейс» застряли на полуострове Рыбачьем под Муста-Тунтури. Это была первая крупная и непреодолимая осечка в гитлеровском плане вторжения «Голубой песец». И был день без привычных облаков. И был бой. Прожигала небо трасса. Зеленая трасса. Еле заметная в мглистом воздухе. Комаров увидел ее, когда она только что оторвалась от земли. Казалось, она поднимается вверх очень медленно. Казалось так, наверное, потому, что Комаров действовал быстро. Он шел за ведущим и выше его. Ведущий и зеленая трасса, выпущенная многоствольным «эрликоном», должны были встретиться. Комаров отжал ручку управления, дал двигателю форсаж. Он успел встать между горячим кончиком многожильной трассы и голубоватым брюхом самолета ведущего. Потом, когда его спрашивали, он сказал, что попал на это место случайно. Что случайно снаряды «эрликона» сделали в его истребителе три дырки и сломали руль высоты. Разорвали плекс кабины. Один из мельчайших осколков уколол правую челюсть. Через несколько дней осколок величиной с игольное ушко отвалился вместе с отмершим лоскутом кожи. Через несколько дней! А тогда Комаров почувствовал легкий укол, и у него закружилась голова. Небо, горизонт, самолет ведущего поплыли в сторону и слились в серое, густое и тягучее, как кисель, пятно. Только миг. Самолет не успел даже свалиться на крыло…

Второй раз запуржило перед глазами над озером Ропач. Самолеты шли на помощь пехоте Карельского фронта, решительно наступавшей на участке реки Западная Криница. Истребитель Комарова выпал из строя эскадрильи, не долетев до места боя. Головокружение было более длительным, чем первый раз. Летчик пришел в себя почти у самой земли, вывел из штопора машину, догнал товарищей и успешно провел бой.

Он открылся командиру – своему другу. Тот посоветовал обратиться к врачу. Врач осмотрел и, не обнаружив на теле летчика ран, авторитетно заявил: «Переутомление!» Царапина на правой щеке зажила, остался белый шрамик, да Комаров и не считал ранением царапину от осколка.

Случилось и в третий раз. Комарова тщательно обследовали. Могучий организм работал, как хорошие часы. Летчик обмолвился про осколок. Посчитали это пустяком, хотя и предположили, что осколочек от снаряда «эрликона» мог быть не таким уж безобидным и разрушить один из многочисленных нервных узлов. Развели руками: «Это только предположение!» И посоветовали расстаться с летной работой. Совет вызвал бурный протест Комарова. Такой поступок он считал профессиональной смертью. Он просто не представлял жизни без крыльев. Потом, уже в мирное время, узнав, сколько пенсионеров, по разным причинам отлученных от штурвала, умерли быстро и тихо, он скажет себе, что поступил правильно, оставшись в авиации.

Чтобы жить в любимой работе, Комаров перешел в военно-транспортную авиацию. В кабинах транспортных самолетов пилотов два. Что бы ни случилось, один из них всегда с ясной головой. За несколько лет у Комарова выработалась привычка: если головокружение начиналось в самолете, он говорил второму пилоту: «Возьми штурвал, потренируйся», если круговерть хватала на земле – опускал голову на сложенные кисти рук, и всем казалось, что он глубоко задумался. Когда приходил в себя, голова становилась более ясной, чем до приступа.

Жену похоронил три года назад. На кладбище он потерял сознание. Окружающие считали, что на комковатую сырую насыпь его уложило горе, он же давно знал, что круговерть хватает его именно в минуты сильного волнения, психического напряжения. Хватает жестко и отпускает все медленнее. И серый тягучий кисель перед глазами становится уже черным.

После похорон, как гром с ясного неба, последовал приказ о демобилизации. Когда в полк приполз слух о проекте приказа, командир полка, не мешкая, вылетел к командующему.

– Боевому фрегату нужен парус, полковник, – сказал тогда командующий.

Не обратив внимания на эти слова, да и не сразу поняв их, комполка доказывал напористо: его заместитель подполковник Комаров умница, лишен честолюбия, а это дает им возможность парой тянуть подразделение к высотам боевой и политической подготовки. Комаров выдержан и полон идеями. Дисциплинированнее и чище Комарова никто не летает.

Командующий терпеливо выслушал горячую тираду подчиненного, спросил:

– Тогда почему же столько лет подполковник дышит вам в затылок? Вы предлагали ему самостоятельную должность? Представляли на повышение?

– Предлагал. Он отказывался всякий раз. Я не особенно и настаивал: хорошего заместителя найти нелегко.

– Значит, вы искусственно не давали Комарову расти?

Комполка протестующе выставил ладонь, но, быстро сообразив, перед кем стоит, опустил руку и уцепился за кромку брючного кармана.

– Пожалуй, да, товарищ адмирал. Считал, фрегату кроме паруса нужен еще и киль, чтобы корабль не свалила штормовая волна. Исправлю положение, товарищ адмирал!

– А мне показалось, что ваш Комаров боится самостоятельной работы, – улыбнулся командующий. – Я подумаю. Вы свободны, полковник.

Командир прилетел в полк довольным и о разговоре с адмиралом поведал Комарову. «Теперь полный порядок в авиации!» – радуясь, заключил он.

Через несколько дней в полк пришел приказ. Фамилия Комарова в списке демобилизованных стояла первой.

Принимая пост командира ОСА, Комаров решил клин вы бить клином – пойти туда, где волнений и нервотрепки больше, возложить на плечи ношу, которая не всякому по плечу, забыть о себе, отдаться полностью тяжелой работе и людям. А если умирать, так самой легкой смертью – ударившись о землю… Как Павел… наверное.

И еще он ясно понимал, что, скрывая болезнь, совершает должностное преступление, и, чтобы оно не перешло в уголовное, никогда не летал один. Гнет на совести с годами горбил его, сушил, но не мог заставить сдаться.

В ОСА приступы стали реже, и он научился их частично преодолевать. Однажды в своем кабинете он положил голову на руки и повалился на пол вместе со стулом. Придя в себя, увидел рядом Ожникова. Тот сказал: «Не волнуйтесь, Михаил Михайлович, считайте, что обморока не было. А проходить комиссию я вам помогу».

Знала о болезни и Галина Терентьевна. Знал и сын…

Маленький, с маковое зерно, колючий осколок быстро выпал с кусочком отмершей кожи, а укол его Комаров чувствует всю жизнь.

Подлетая к базе ОСА, Николай Батурин посмотрел на командира. Тот сидел неподвижно, уткнувшись лбом в скрещенные на коленях кисти рук. Фуражка сползла с бритой головы и валялась в ногах. В такой позе Батурин видел Комарова не раз и решил не отвлекать его от дум…

…Пошел по кругу винт, поймал низкое солнце в лопасти, бешено его закрутил. Под винтом серая маленькая метель. Это был двадцать шестой взлет Донскова с Луговой на трассе «Серебряного кольца». Солнце, не скрываясь за горизонтом, ходило по эллипсу и сейчас на западе катилось вниз, окруженное сизо-лиловым прозрачным облаком.

– Домой!